|
В этот год деревья необычайно плодоносили кошками. Кошки уродились буквально на каждой ветке, и казалось вот-вот может раздаться таинственный треск опадающих с деревьев сучьев.
Бабка Стёпа вышла во двор с большой хрустальной корзиной для белья, и решительным жестом направилась к нетронутым пока ещё деревьям. Она проворно собирала кошек в предусмотрительно пустую корзину; некоторые кошки росли прямо на земле, бабка не побрезговала, собрала и их. Затем она поспешила прямо к дому, где её уже давно дожидался людоед - крупный бородатый дядька с аккуратно расчёсанным левым мизинцем; да впрочем, что вам рассказывать, вы и так прекрасно знаете как выглядят все людоеды.
- Э-эх, хорошо бы сейчас жареных подмышек, - смачно выругался он. - Вы просто не представляете, какое это объеденье - жареные потные волосатые подмышки в сметанном соусе! Ты никогда не пробовала подмышки, Степанида? … Эх, вот и я тоже нет…
Ведь он был очень добрым и сентиментальным людоедом, и поэтому, разумеется, не хотел лишний раз расстраивать бабку, открывая ей всю неприхотливую правду.
Бабка тем временем поставила корзину с кошками возле печи и приготовилась раскатывать тесто.
- Ишь, тоже мне, молодец выискался! Ты на себя-то вначале посмотри, а потом уже о других разговаривать будешь! Или, вон, на других вначале посмотри, а потом уже и о себе разговаривать будешь. Да, что там…, ты на себя-то вначале посмотри… - На темы теории относительности бабка Стёпа могла ворчать часами.
За окном сгущались сумерки. Мышело. «Наверное, мышеет» - неожиданно подумала бабка. Словно почуяв это, кошки настороженно завозились. «Наверное, мышеет» - снова неожиданно подумала бабка. Потом, вспомнив, что она один раз уже об этом неожиданно думала, начала размышлять об этом более спокойно. А потом и вовсе, задумалась о чём-то своём, о чём именно мы вам сказать не можем, поскольку люди ещё не научились проникать в тайну чужих мыслей.
На поле перед домом жирно паслись стада одуванчиков. Они то выдыхали воздух, поднимая в синеву неба облака из белоснежных пушинок, то, что есть силы, вдыхали, втягивая их обратно в свои бренные тулова. И выдыхали опять, и снова вдыхали. Но у них ничего не получалось.
Вдруг у стола резко заломило ногу. Стол, как-то не по деревянному крякнув, пошатнулся и случайно, с невообразимым грохотом, упал навзничь. Кошки, казалось, только этого и ждали. Ни одна из них даже не шелохнулась, словно ничего непредвиденного не произошло. А ведь обезумевшей мебелью больно придавило бабкину внучку, тихо сидевшую напротив. Всё это время она неразборчиво молчала, поэтому совершенно и не бросалась нам в глаза. Людоед удивлённо захлопал руками, бабка Стёпа истошно запричитала и скорее бросилась к выходу, подпрыгивая и пританцовывая на одной ноге. А тут - радость-то какая! - и плюшки с чайником подоспели. Хотя откуда!!! Бабка ведь ничего и не ставила. Внучка же тем временем тихонечко встала, и отряхивая с себя остатки пола, истерично уставилась в пустоту окна, лишь изредка озаряемую пробегающей вокруг дома бабкой.
Со стены забавно улыбался портрет Мюллера, мастерски сыгранного нашим замечательным актёром Смоктуновским, что делало его похожим на третьего слева с типичной школьной выпускной фотографии. Но никто не обращал на него никакого внимания. Портрет презрительно перефыркнуло и недрогнувшей рукой развернуло лицом к стенке.
- Эх, Прасковья, - наконец-то вспомнил настоящее бабкино имя людоед, - а не попробовать ли нам розовеньких шершавых пяточек? Вы даже не представляете себе, какое это объеденье - розовенькие шершавые пяточки, запечённые в собственном носку… Вам никогда не доводилось пробовать пяточки?… Эх, вот и мне тоже нет, - опять соврал людоед.
На этот раз он говорил чистую правду. От неожиданности бабка аж вернулась обратно в дом, она ведь и забыла уже, когда с ней в последний раз разговаривали.
Вот так они могли сидеть и болтать ни о чём до самого рассвета. Чем тот час же и не преминули воспользоваться.
И лишь под утро, когда в этом странном доме всё наконец-то утихло, котёнок Мусик Эдуард Амфибрахий IV осторожно выбрался из корзины, и продираясь сквозь вражескую мышиную норку поскорее направился на свободу. Только внучка видела всю эту картину, но по привычке ничего не сказала. Котёнок вдохнул поглубже свежего воздуха, потянулся, и знал страшную правду. Когда-нибудь он умрёт голодной смертью от пули лётчика-камикадзе, но это будет лишь 27-го, а сегодня - он был Герой!!!
|
